Белла Езерская. "Катя Яровая в меняющемся мире"

В декабре в книжном магазине № 21 была объявлена презентация книги Кати Яровой «Из музыки и слова». Вечер у меня выдался свободный, решила — пойду. В этом уютном и гостеприимном уголке русской книги в Манхэттене всегда можно найти что-то интересное. Имя Кати Яровой мне помнилось весьма смутно. ...Неважно. Я просто хотела провести приятный вечер, на время отвлечься от собственных невзгод. А получилось, что незаметно для себя была вовлечена в непростую чужую судьбу.

Небольшое помещение было уже заполнено, а народ все подходил. На столе стопкой лежали книжки, редактор-составитель Татьяна Янковская говорила о том, как она создавалась, рассказывала о Кате; с диска звучал Катин голос, племянник Кати Миша Новахов пел ее песни, по телеку крутили фильм о Кате, друзья делились своими воспоминаниями, читатели покупали книжку. Всё — как положено, за одним исключением: самой Кати на презентации не было. Ее не было в живых уже 12 лет. Она умерла в 1992 году, ей было 35 лет.

Эту статью я посвящаю памяти безвременно ушедшего из жизни талантливого поэта и барда Кати Яровой.

Одетая в оранжевый коленкоровый переплет, книжка выглядела очень нарядно. Обложку пересекал большой гвоздь, на острие которого восседала Катя с гитарой. И цвет (оранжевый!), и рисунок в точности отражали характер автора: Катя Яровая была по натуре бунтарем, ходившим по лезвию ножа, не боясь порезать ноги. Эпиграфом к ее творчеству могла бы стать лермонтовская строчка: «Печально я гляжу на наше поколенье».

Семидесятых поколенье.

Какое время? Безвременье.

Какие чувства? Сожаленье.

А как зовут нас? Населенье.

Достались нам одни обноски:

Вставная челюсть на присоске,

Пятидесятых отголоски,

Шестидесятых подголоски.

Обозначены сроком

Между «Битлз» и роком,

Между шейком и брейком

Между Кеннеди и Рейганом,

Между ложью и правдой,

Меж Кабулом и Прагой,

Между хиппи и панками,

И всегда между танками...

(«Песня про мое поколение»)

Чтобы втиснуть в 8 строчек припева ключевые события десятилетия — надо быть Мастером; чтоб провидеть в них судьбу своей страны — надо быть Поэтом.

Катю не опьянила эйфория августовской революции 1991 года, столь восторженно принятой московской интеллигенцией (знаю не понаслышке, сама была там тогда); она не приняла хромающую горбачевскую перестройку за демократию, а великодушно дарованную народу гласность — за истинную свободу слова. Выросшая при советской власти, Катя Яровая не знала страха там, где другие продолжали бояться. Она писала о войне в Афганистане как об агрессии в то время, как многие ее взрослые коллеги воспевали эту войну как патриотическую и освободительную.

В медалях, звездах, знаках, орденах

Идут герои в цинковых гробах.

«Хотят ли русские войны

поймет народ любой страны...»

Вряд ли Евгений Евтушенко хотел, чтобы его патриотическое стихотворение было прочитано таким образом, но переосмысление привычных и устоявшихся понятий было для Кати естественно. Она ничего не принимала на веру и не повторяла ничьи «зады». Из предшественников-бардов ей внутренне был ближе всего Высоцкий и, мне кажется, по яростному сарказму — Галич. Из классиков она больше всего любила Некрасова — за его гражданственность.

Когда Кате предложили издать ее пластинку без сатирических песен, она отказалась: «Это все равно, что показать пол-лица»

Политическая сатира — лишь одна из многих граней дарования Кати Яровой. Преимущественно она — тонкий и трепетный лирик. Ею написаны самые проникновенные стихи о любви, которые мне приходилось когда-либо читать в советской поэзии. Без любви Катя жить не могла. Любовь — счастливая или несчастная, взаимная или неразделенная, почти всегда мучительная и чреватая разлукой, питала ее поэзию. Вся ее жизнь — это поиски любви. В короткой Катиной жизни было много любви и пять законных браков. Отец покинул семью, когда Катя была ребенком. Это было первой ее невосполнимой потерей.

Отец мой, ты меня недолюбил.

Недоиграл со мной, недоласкал.

И на плечах меня недоносил,

Как будто детство у меня украл.

Авитаминоз отцовской любви Катя ощущала всю жизнь и в каждом вновь встреченном мужчине искала отца. К сожалению, не все ее избранники были готовы к этой роли. Или, скажем так — достойны ее.

«Не упускай меня сквозь пальцы, как песок.

Сам не заметишь, как окажется пуста

ладонь твоя. И в телефоне голосок

затихнет, от непонимания устав.

Друзья относят это стихотворение ко второму мужу Кати Александру Минкину. В пору их совместной жизни знаменитый ныне журналист вкалывал простым рабочим на каком-то очень вредном предприятии и о журналисткой карьере ни сном, ни духом не помышлял. В телефильме, снятом уже после Катиной смерти, он заявил: «Если бы не было Кати Яровой — не было бы журналиста Александра Минкина». Его высказывания я передаю по памяти: Нищета была ужасная. Считали — буквально! — каждую копейку. Катя тормошила: ну сделай же что-нибудь, ну пойди же куда-нибудь! Он и пошел — в газету «Московский комсомолец». Соответственно возрасту. И неуверенно предложил: «Давайте я вам чего-нибудь напишу».

Так рождаются легенды.

Свидетельство Минкина интересно еще и потому, что оно совпадает с другими, такого же плана. Некоторые из них включены в книгу, другие, как воспоминания Ольги Гусинской, попали только в фильм. Ольга полетела в Новосибирск, где Катю пытались спасти нетрадиционным методом. Она везла Кате лекарства. Бросила дом, сына, работу в Москве. Поняв, что лекарства уже не помогут, осталась, чтобы быть с подругой до последних ее минут.

Катя Яровая была наделена редким даром любви к людям. В общении с ней, в дружбе с ней в человеке раскрывались его лучшие, часто самому ему неведомые качества. Она излучала добро, сочувствие и сопереживание, рядом с ней мрачная действительность становилось светлей, а люди становились умней, добрей и талантливей. Катя обрастала друзьями, куда бы ни забрасывала ее цыганская судьба, и эти дружбы — в России ли, за океаном — поддерживали, грели и спасали ее в самые трагические часы. Многие из этих дружб действительно оказались — по гроб жизни. «Мой круг друзей, спасательный мой круг» — писала Катя. Многие, даже не знавшие Катю при жизни, знакомые с ее песнями по записям, восприняли ее смерть как личную утрату.

География ее перемещений по земле в обоих полушариях — впечатляет. Она была профессиональным путешественником, это определялось ее профессией странствующего барда. Бродячим поэтам Катя посвятила одну из лучших своих песен: «А он идет из века в век, / Поэт бродячий, / Идет, не опуская век, / Гомер незрячий».

Бардом Катя ощутила себя не через поэзию, а через музыку. До 25-и она вообще почти не писала своих стихов. Овладев гитарой, сочиняла музыку к стихам любимых поэтов: Цветаевой, Вознесенского. С гитарой она прошла через все пять лет учебы в Литинституте. Руководителем поэтического семинара тогда был Лев Ошанин. Диплом Катя защищала под гитару — единственный случай за всю историю института. Государственная комиссия поставила ей «отлично» и наградила аплодисментами.

Когда Катя родила дочь, случилось чудо: материнство высвободило таившуюся в ней огромную творческую энергию. Началось все с детских песенок, сочиненных для дочки. Вот как об этом рассказывает ее сестра Елена:

«Она пела песни, написанные этим летом (встреча сестер произошла в абхазском селении Ингир, где у Кати был концерт — Б.Е.). Я слышала их впервые. Их было много. Одна лучше другой. Я была потрясена. На моих глазах произошло чудо. Моя сестра, близкая и знакомая до мелочей, уже была не просто моя сестра. Это был поэт. Это были настоящие стихи и прекрасные мелодии. Все, что Катя писала раньше, было пробой пера... Но то, что я услышала той ночью в саду, были уже не песенки для домашнего употребления. Ее как будто прорвало. И стало ясно, что писать песни — это и будет делом ее жизни».

В 1990-м году Катя прилетела в Америку по приглашению профессора Джейн Таубман, влюбленной в ее песни. Еще в Москве она почувствовала себя плохо. В Америке врачи диагностировали рак и сообщили ей об этом. Денег у Кати не было, медицинской страховки — тоже. Смертельно больная, одна в чужой стране, в чужом доме. Но мир не без добрых людей: газета «Новое русское слово» бросила клич — и пошел поток людской доброты. Часть расходов по операции и последующему лечению взяли на себя Джейн и ее супруг Билл. Едва оправившись после операции и облучения, Катя начала облет Соединенных Штатов с концертами. Ее передавали из штата в штат, из города в город, из дома в дом. Она купалась в зрительской любви, и эта любовь давала ей силы жить. За короткое время Катя дала 50 концертов! Появились новые друзья, новая любовь. Болезнь отступила. Но не надолго. Катя радовалась жизни, каждому прожитому дню. Викторию Швейцер, познакомившуюся с Катей в последние годы, поразило это ее неиссякаемое жизнелюбие и ее неординарное мужество, которому могли бы позавидовать иные сильные мужчины.

«Что давало ей силы шутить над своей болезнью, над своей меняющейся внешностью, своими все более безнадежными перспективами? Она вела себя так, как будто не было ни боли, ни страха. Как будто все горести и даже болезнь преходящи, и впереди новая жизнь, и надо искать и завоевывать свое место в ней».

Мне кажется, дело было в другом: Катя просто была очень сильным человеком. Она не хотела и не могла обременять друзей, и так много делавших для нее, своими страданиями и страхом. И она перед ними играла! Ведь недаром же она собиралась стать актрисой. Свои мысли, свои страдания она замыкала на замок, но иногда они вырывались на страницы ее «Рабочей тетради». Песнями эти стихи не становились — не песенный у них был настрой, да и времени уже не было. Они стали доступны только после ее смерти. Это были стихи-исповеди, где Катя оставалась наедине сама с собой и выплескивала на бумагу всю боль, горечь и обиду на свою злосчастную судьбу.

Одно из этих стихотворений 1990-го года из «Рабочей тетради» начинается так:

Генуг , товарищи, генуг —

пора кончать базар.

Два пятака найдется, друг,

Чтоб мне закрыть глаза?

А кончается так:

Но не хочу, о други, умирать,

Едрена мать!

У книг, как и у людей, своя судьба. Оставшись сиротами после смерти своих родителей-авторов, они без посторонней помощи могут погибнуть. Кате повезло: с концом ее жизни любовь к ней и ее поэзии не кончилась. Архив и кассеты перешли к сестре Елене. А потом судьбой Катиного наследства занялась женщина, с которой Катя познакомилась в 1990 году. Их встреча была случайной, но оказалась судьбоносной. Татьяне Янковской дали послушать кассету с Катиными песнями, и она пригласила Катю выступить в своём доме в Олбани. Попав во власть Катиного обаяния и таланта, она написала статью о ее творчестве. Эта статья в сокращенном варианте была опубликована в газете «Новое русское слово» и полностью — в журнале «Континент» №1 за 1992 год. Статья Янковской фактически — литературоведческое исследование. Достойно удивления и восхищения, что такую серьезную работу написал не профессиональный литератор, а химик, заведующий лабораторией на одном из крупных химических предприятий. В издание Катиной книги была вовлечена вся семья: муж, Борис Ямром, обеспечивал компьютерную часть, дочь Наташа, профессиональный дизайнер, сделала макет. Текстологическую работу, сбор материала, сбор средств и общее руководство осуществляла Татьяна Янковская, со-редактор-составитель. Для того, чтобы довести такую гигантскую работу до конца, ей пришлось преждевременно уйти на пенсию. Корректуру держала сестра Кати Елена, корректор по профессии. Она же была со-редактором-составителем. Иллюстрировал книгу Эдуард Дробицкий, прекрасный художник и давний друг Кати. Список людей, пожертвовавших деньги на издание книги, занимает целую страницу. Катина книга оказалась «дочерью полка». Полка умных и интеллигентных людей, которым небезразлична посмертная судьба талантливого поэта. Одновременно с книгой вышел первый диск песен Кати Яровой. Скоро выходят еще два. На все это ушло десять лет. Бескорыстными усилиями энтузиастов вышла эта прекрасная книга. Она не исчерпывает всего творчества Кати Яровой и содержит обращение ко всем, у кого могут сохраниться рукописи или записи песен, не вошедших в сборник. Отзовитесь! Телефон 1 (347) 275-5737.

Заказ книги — по телефону 1 (212) 924-5477.

Нью-Йорк

Опубликовано в 4-м номере журнала «Вестник» за 2005 год, 16 февраля